По пути домой Костик обязательно заходил к кошкам. Это было совсем не сложно, замок на двери подвала висел только для виду. Поначалу он боялся дворника или бабушек, которые расскажут маме, но все уже смирились и всем двором прозвали его«кошатником», и как — бы утвердили право Костика любить бездомных, ободранных котов.

Мама ворчала, даже грозилась, но в душе, по-видимому, тоже жалела животных, и даже стала после обеда складывать объедки в пакет — «Кошкам своим отнесешь…» И Костя стал кошачьим ангелом-хранителем, выдержав даже насмешки мальчишек. Портфель он всегда клал на трубу: за испачканный портфель и одежду попадет. Кошки угадывали его появление и бежали навстречу за остатками школьного завтрака и за лаской. Всем им Костя дал имена, а с именем — это уже не бездомная кошка, она как будто домашняя. Так думал Костя. Шерсти на брюках не избежать, как не старайся, можно очистить мокрой рукой, но мама все равно заметит, и по привычке начнет отчитывать, а Костик сделает привычно виноватое выражение лица, это ежедневный ритуал. У пушистой Маруськи родились котята, давно, еще когда снег лежал. Их было четыре, одного недавно взяла себе тетя Наташа с четвертого этажа, котика, самого красивого, с белой грудкой. Остальные уже подросли, и даже выбегали из подвала. Дворник грозился всех утопить, Костя прятал котят за ящиками, пока они были маленькими, и каждый раз боялся их не найти, но сейчас вздохнул спокойно — больших никто не утопит, рука не поднимется. Котята уже ели то, что приносил Костя, а таскал он им всегда что-то вкусненькое, ни как взрослым кошкам, например, котлету из школы. Кто-то оставил недоеденную на тарелке, и Костя сунул прямо в карман, а потом в туалете заворачивал в листочек из тетради. Соседка по парте, Анька, спросила: «Чего от тебя так котлетой воняет?» — «Это не от меня…» — но котлету перепрятал поглубже в портфель. Сегодня для котят ничего не было, пришлось крошить булку: «Ну, что вы не кушаете, ну ешьте же, тут маслом намазано! Ну, сейчас, я вам что-нибудь из дома притащу…» Костик потискал котят, почесал ушки, протер вечно загноившиеся глазки и заспешил домой. «Не надо было приходить, все равно еды нету, а они ведь ждут, думают, вот, придет Костя и нас покормит! А я пришел, и они расстроились. Только бы еда какая-нибудь была дома» — Костя говорил сам с собою, поднимаясь на свой пятый этаж. Надо было успеть еще раз спуститься в подвал, пока не пришла с работы мама. Костик забросил портфель на кресло и, не разуваясь, побежал на кухню. На плите желтая кастрюлька, мама оставляла в ней обед. Надо было просто включить плиту и дождаться, пока по краям супа не начнут появляться пузырьки. Суп выглядит страшно, с коркой застывшего жира, но когда разогреешь, очень даже вкусно. Костя повернул вентиль на три точечки, как учила мама, и стал искать еду для котят. В холодильнике стояли банки с вареньем, и еще с каким-то салатом, жестяные — горошек и рыба – для гостей, еще остались после нового года, томатная паста, масло… Можно полить хлеб постным маслом, они есть будут, или вымочить в молоке. Костя отнес бы котятам молоко, но его совсем мало, на один стакан, и его надо пить перед сном, мама заметит и отругает. В раковине, свесив оттаявшие края из миски, лежал кусок мяса. Мясо в доме появлялось редко, только по праздникам. «Сегодня приезжает тетя Лена с новым мужем!» — вспомнил Костик. А это хорошо во всех отношениях: тетю Костя любил, и мясо тоже, и муж Косте представлялся сильным и необыкновенным. В их квартире мужчины появлялись редко, и Костя испытывал огромный интерес и желание подружиться с мужчиной. Может быть, еще новый муж привезет подарок, такой, как дарят мужчины — перочинный ножик, или мяч, или гантели, чтобы качать мышцы. Мама дарила Косте подарки, но все не те, и он завидовал мальчишкам, у которых были папы и настоящие подарки. Костя положил скользкий, холодный кусок прямо на стол и стал отрезать там, где мягко. Ножик не слушался, пошел в сторону, и отрезанный кусок получился больше, чем предполагалось. Но его уже не приделаешь, может мама и не заметит, надо только порезать на мелкие кусочки, иначе котята могут подавиться. Костя сгреб все мясные ошметки в кружку — то, что попалось под руку, и побежал в подвал. Котята набросились на мясо, стали фыркать друг на друга, жадно заглатывать мясные кусочки, и все закончилось как-то очень быстро. «Вот, дураки, даже не распробовали!» — сокрушался Костя и жалел, что вывалил сразу все, не поделил поровну. И вот рыжему досталось больше, а черненькая кошечка, и так самая маленькая, почти ничего не съела. Котята продолжали жадно нюхать миску, в которой только что была еда, лизали Костины руки, перепачканные кровью, лезли мордочками в пустую кружку. «Ну, ладно, мясо — это сытно, они потом поймут» — успокоил сам себя Костик, еще немного поиграл с котятами и пошел домой. В подъезде сильно пахло едой, но с примесью горелого, наверное, кто-то забыл выключить плиту. «Я забыл выключить плиту!!!» — никогда еще Костя так быстро не бежал на свой этаж. Дверь в квартиру настежь открыта, и мама в проеме машет полотенцем — «Ах, ты засранец чертов, что натворил то! Ты же пожар мог устроить! А ну-ка иди сюда, паршивец» — и полотенцем по спине, а пальцами больно вцепилась в плечо и тряхнула со всей силы.

— Ты где был?

— Котят хотел покормить…

— Каких, к черту, котят? Ты головой своей думаешь, когда плиту включаешь? Или о кошках своих думаешь? Я работаю день и ночь, а он котят кормит! Я, спрашивается, для котят вкалываю? Уйди с глаз долой, чтобы мне тебя не видеть!

Мама дернула дверь, с силой вытолкнула Костю на лестницу и дверь захлопнулась. Костик завыл тихонько, чтобы никто не услышал, от обиды и боли, сел прямо на пол перед дверью и затрясся беззвучно рыдая. Ждал, что дверь откроется, но этого не произошло, и медленно побрел вниз. По пути вытер слезы, чтобы никто во дворе не догадался, но понял, что все равно видно, и быстро скользнул в дверь подвала. А там можно было не таиться, и Костя расплакался в голос, сидя на ящике, размазывая слезы грязными кулаками. Из темноты прибежал Матрос — самый крупный, и самый наглый, стал тереться об ноги, замуркал громко, на весь подвал. Костя подхватил Матроса на колени, уткнулся лицом в шерсть, вдохнул кошачий запах: «Матросик, миленький, я тебе ничего не принес. Меня мама из дома выгнала, у меня теперь еды нет. Ну, что мой хороший, мой миленький, ласковый котик…» Кот примостился на коленях, едва уместившись, и Костя по привычке подумал, что останется на брюках шерсть, но тут же решил, что теперь все равно. Наверное, мама еще не видела мясо, а когда увидит, вообще убьет. Мясо для гостей, а он отрезал котятам, а мама так берегла этот кусок, ждала тетю Лену, а он… От чувства собственной виноватости Косте стало совсем плохо, вдруг стало жалко маму, которая работает целый день на фабрике, и вечерами ходит убирать библиотеку, а он, Костя, пачкает шерстью штаны, и ворует мясо. И еще чуть не сжег квартиру. У него вдруг стала кружиться голова и затошнило. Костя придвинул еще один ящик и лег на бок. Матрос не ушел, улегся рядом и стал вылизываться. Костик наблюдал за котом, его шершавым языком, большими, белыми клыками и думал, как это ему удается везде достать — и на спине, и под хвостом. Так и уснул, как провалился внезапно в черный мешок. Проснулся так же внезапно и испугался от черноты вокруг. Долго ничего не мог понять, наконец, увидел серое, подвальное окно. Стало страшно, и очень быстро, на ощупь, он выскочил наружу. И почему-то побежал прочь от собственного дома, как будто можно было убежать от мыслей и чувств. Бежал долго, через соседние дворы, на проспект, туда, где ходят люди и горят фонари. Стало полегче от того, что он не один, и Костя пошел бесцельно, просто рассматривая людей и витрины. Дошел до детского мира: на витрине сказочные гномы стояли вокруг красивой девочки в длинном платье с распущенными волосами. Подумал, что девушка похожа на Аллу Сергеевну, учительницу из школы. Она тоже очень красивая, и платья у нее очень красивые, есть голубое, с белыми кружевами. Костя думал, что когда вырастет, обязательно купит такое же платье маме. От мысли о маме навернулись слезы. Он пошел дальше, и на соседней витрине стал рассматривать игрушки — белая собачка-болонка, с скрипучей, скользкой шерстью, жесткая на ощупь — одну такую ему дарили на пять лет. Как играть с собачкой Костя не знал, мама подкладывала ему собачку в кровать, когда он ложился спать, но она пахла пылью, и Костя незаметно от мамы сбрасывал собачку на пол. Еще на витрине стояли куклы с выцветшими, одинаковыми лицами, огромный самосвал — о таком мечтал когда-то, сейчас уже не хочется, коробки с настольными играми. В детском саду называли «настольно-печатные»: «Уберите настольно-печатные игры на место…» Что в них «печатного» Костик таки и не понял. А в самом углу стоял манекен: мальчик в спортивных трусах и с мячом в руках. Такой мяч был мечтой Костика. Бело-черные кубики, с золотой надписью, кожаный, упругий мяч. Был бы у него такой, пацаны во дворе сразу бы стали с ним водиться. И Вовка из 10 квартиры, и взрослый Паша, и вратарь Гарик. Перестали бы обзывать его «кошатником» и взяли бы в команду. А играть в футбол Костик умел, тренер в пионерском лагере в прошлом году сказал, что у него способности, и даже на родительский день подходил к маме и говорил, что Костика надо отдать в спортивную школу. Потом, в городе Костя намекнул маме про школу, но та лишь сурово буркнула: «Хватит с меня одного футболиста!». Костя понял, что речь идет об отце, и решил тему больше не трогать — боялся маминого гнева или слез. Отец у Кости, конечно, был, но мама когда-то выиграла войну против отца и не позволила ему близко подходить к Косте. И этим гордилась, но что в этом хорошего, Костик так и не понял. Знал лишь, что мама на отца в обиде и видеть его не хочет. А Костя хочет, но тема закрыта — так однажды сказала мама. Может мяч подарит тети Лены новый муж? Костя вернулся мыслями в реальность и опять чуть не расплакался. Что делать он не знал. В животе бурчало нестерпимо, поесть он так и не успел и сейчас вспомнил даже кусок булки с маслом, которую скормил кошкам. Проспект внезапно опустел, закрылись магазины. Стало холодно, и Костя застегнул на все пуговицы школьный пиджак. А что же делать, когда наступит ночь? И когда вообще можно вернуться домой? Ведь когда-то же мама его пустит! Костя увидел, как далеко он ушел от дома и стал возвращаться быстро, почти бегом. Ему нестерпимо захотелось увидеть свои окна. Двор слабо освещался одним фонарем, и Костя не мог решить, что страшнее — идти по свету, где тебя могут увидеть какие-нибудь бандиты, или по темноте, где страшно и без бандитов. У их подъезда стояла милицейская машина. «Наверное, опять тетя Наташа вызвала, чтобы пьяного мужа сдать» — подумал Костя. Решил на глаза милиционерам не попадаться — начнут расспрашивать, еще заберут чего доброго. Пошел в соседний двор, откуда видны окна их квартиры. От ветра и от страха спрятался в домик на детской площадке и стал смотреть на окна. Все три окна горели, что случалось редко, обычно мама экономила электроэнергию, и свет зажигался только там, где они находились. Костя представил, как мама с тетей Леной и ее мужем сидят в комнате за столом, едят мясо с картошкой, и салат с майонезом, и может быть, даже пьют компот из вишни, который с прошлого лета стоит в кладовке. Рот наполнился слюной, и опять затошнило. Косте стало жалко себя, он понял, что эту ночь не переживет, обязательно умрет. Замерзнет в этом домике, или умрет от голода, или придут пьяные парни с гитарами и изобьют его до смерти. В прошлом году избили пацана из соседнего дома, он умер прямо во дворе, вытекла вся кровь. Так рассказывали на скамейке, говорят, ему разрезали артерию. А может самому разрезать себе артерию и умереть, чтобы тебя не убили? Костя лег на узкую лавочку и заплакал: «Мамочка, миленькая, прости меня пожалуйста!». Он плакал и причитал, пугаясь своего голоса, но держаться больше сил не было: «Я не буду пачкать брюки, и посуду буду мыть, и один вечером буду оставаться, когда ты на работу уйдешь, даже не буду проситься с тобой — только пусти меня обратно…» — слезы текли потоком, и остановить их было невозможно.

— Пацан, ты чего ревешь, а ну-ка , иди сюда! — в проеме двери нагнувшись стоял огромный мужик.

— Я так, я ничего, я сейчас домой пойду…

— Так, а тебя не Костей ли зовут случайно?

— Да, Костя Никифоров, я из 242 школы, 3 «Б» — Костя решил, что дядька из милиции и надо ему все рассказать, тогда он его не заберет.

Дядька влез в домик и внезапно подхватил Костика на руки и вынес из домика, как маленького. А Костя опять расплакался и даже не стал сопротивляться — уткнулся дядьке в плечо и затрясся от беззвучного плача. А Дядька стал гладить его по спине — «Ну, ты Костик, и переполошил всех, с милицией тебя разыскивают. И мать волосы на голове рвет». «А зачем она волосы рвет?» — мелькнула у Костика мысль, но говорить он не мог. Когда мужчина занес его в подъезд, Костя успокоился — понял, что тот несет его домой. Дверь он толкнул ногой и только в прихожей поставил на пол — «Принимайте свою пропажу!» Мама почему-то сидела на полу и почему-то подползла к Костику на коленях, уткнулась лицом в пиджак и завыла. Костя никогда не слышал, чтобы мама так плакала, и стал гладить ее по голове: «Мамочка, миленькая, прости меня, я больше так не буду…» Мать подняла мокрое лицо и судорожно, стала целовать Костины руки, шею, щеки.

— Тань, ну что ты, мы же говорили, что найдется, что плакать-то? — из кухни вышла тетя Лена.

— Надо в милицию позвонить, что нашелся.

Оказалось, что еды, о которой мечтал Костя, нет, и праздничного, накрытого стола тоже нет. На подоконнике в кухне стола коробка с тортом и бутылка вина. А мясо так и осталось в раковине. Тетя Лена сварила Косте кашу, и он умял целую тарелищу. А они сидели вокруг — мама, тетя Лена и ее новый муж, дядя Андрей, и смотрели, как он есть. Мама успокоилась, и только гладила Костика по руке.

— Я же говорил, что от дома он далеко не уйдет, и в подвал ночью не полезет. Сам из дома пацаном убегал, но как ночь — к дому поближе. В домике на детской площадке лежал, и не заметишь. Услышал, как кто-то ревет, иначе бы мимо прошел.

Уснул Костик моментально. Вот еще была кухня, тарелка с кашей, мама, голос дяди Андрея… И вдруг, как по волнам, плавно так, его понесло и почувствовал под щекой прохладу подушки, тяжесть одеяла и мамин поцелуй. Подумал: «Все хорошо. Я не умер…» и уснул окончательно.